(no subject)

[sou_rire]

Агриппина оставляла у меня оторванные пуговицы. Ведь она не могла раздеться по-человечески, и мне приходилось добиваться любви, раздвигая на ней одежды. "Раз!" - говорила Агриппина, и пуговица от юбки выстреливала под диван. "Два!" - говорила Агриппина, и застежка на лифе трещала под моими пальцами. "Три!" - говорил я и проникал в Агриппину. Дальше мы сбивались со счета, и только оторванные пуговицы фиксировали нашу страсть. Я складывал пуговки и застежки Агриппины в большую чайную кружку на письменном столе. Однажды Агриппина принялась их перебирать, высыпала на стол и заметила: "Девяносто шесть! Боже мой, как я давно тебя знаю!" Вероятно, Агриппина никогда не раздевалась, чтобы не принадлежать мне полностью. Снять всю одежду,
стряхнуть с себя цивилизацию, принять языческую веру, сесть на помело и визжать, визжать, наслаждаясь дикими звуками собственного голоса. Вероятно, женщина боится только себя. Только она подозревает, что же на самом деле скрывается под ее современными одеждами.
Поэтому: "Мужчина! Стой где стоишь, иначе не знаю, что с нами будет!"