Караоке. Опять

Нет! Я не злилась, не думала, не вспоминала, не ругала и не обижалась!

Я думать о нём забыла вообще.

Соседи сверху только оглушительно и беспрестанно чихали. Чем совершенно не напрягали меня. Единственное, я думала, не желать ли им доброго здоровья, с нашей звукопроводимостью, они бы всё прекрасно расслышали.

Что, вы думаете, они делают теперь? Они воют под караоке! Талантливо попадая мимо всех нот. И женским голосом. И мужским. Вывернули басы так, что у меня из клавиатуры высыпаются кнопочки, и поют. Это им кажется так, да.

Городомск выживает меня всеми доступными способами. Тут и кроме соседей караочащих кое-что, просто я вам не жалуюсь.

(no subject)

И вот я слоняюсь из комнаты в комнату. Там библиотека такая - загляденье! И кресло-качалка, с каким-то совсем не клетчатым, свалявшимся выцветшим пледом в цветочек, будто из затёртого тонкого войлока. Но трогать его приятно. Может, старое сукно в цветочек. Неизвестно.

Протискиваюсь меж стеллажами, смотрю вверх. И явно что-то нужно мне. Точно не книга. Но что-то тревожит и гнобит. Я стараюсь не думать об этом, поскольку всё равно ничего не могу придумать и определить, а мысли об этом делают только хуже. Двустворчатая дверь одной половиной пропускает свет, точнее, более светлую тень из другой комнаты. И всё очень узкое. Кресло стоит в пол-оборота, чтобы его можно было обогнуть за стеллажами и подойти к окну. Но зачем подходить к окну совершенно не ясно. Окно наверное даже есть. Но нет никакой потребности выглядывать, чтобы узнать о творящемся на улице. Квартира абсолютно самодостаточна. Я не предполагаю сколько в ней комнат, но очень много. В них попадаешь странным образом: не всегда в двери, а можно пройти боком между чем-то старым или просто сделать случайный шаг.
А может комнат и только три. Непонятно. Никак не узнать. И двери все закрыты, совсем небольшой проходец оставлен, остальные - сколько их? - закрыты.

За очередной узкой дверью беснуется собака. Я недоумеваю: меня любят животные. Может быть, ей нужно погулять или поесть. Нет, отвечает. И уходит за чаем. С тонкой фарфоровой чашкой, на пузатых рифленых боках которой изнутри тёмный налет - её давно не мыли, как полагается, только споласкивали, поскольку хозяин у посуды лишь один, он не считает нужным, - а снаружи какой-то кофейно-золотистый тонкий узор. Чашка в сравнении с нынешними небольшая, стандартные 200 мл, которых всем давно недостаточно, но мужчина явно не мог бы пить из чего-то другого. Не в силу старости. Ему всего-то лет пятьдесят. Или семьдесят. Он не молод конечно. Но у него на удивление изящная смуглая рука, с недлинными, но тонкими пальцами, в которых грубая современная кружка была бы совершенно инородным предметом. Как и любая новая вещь, у которой за спиной всей истории - производство и доставка в магазин.

Я не очень понимаю, где здесь кухня, она тут совершенно неуместна. Но раз у человека - знать бы кто он - есть кружка и чай, значит, и кухня где-то имеется. В ожидании, осмотрев уже все стеллажи и должным образом устав, я сажусь разговаривать с собакой через двери. Она слушает, потом снова начинает лаять. Мы беседуем с ней, пока не возвращается хозяин. Я не знаю его имени, он смугл, но лицо темное не от природы, как рука, а как после отпуска, будто он был где-то на море, ещё мужчина обладает небольшой, в рыжину и курчавость, бородкой, глазами, то карими, то светлыми, говорит, вроде бы открывая рот, хотя я совсем не уверена.
( Read more... )