Девочка Тридцать три несчастья.
Nov. 12th, 2007 08:00 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
sou_rireСерёжа прочёл и сказал, что это хорошо. Т.е. вполне можно выложить для.
Нетерпение делало её жизнь. Она совершенно не в состоянии была хоть немного подождать. Она дёргала всё недоспелым, зелёным, с чашелистиками, плодоножками, кусочками веток, стебельков и листиков. Если уж очень везло – кое-что дожидалось молочной спелости, видимо, ему удавалось каким-то чудом некоторое время оставаться незамеченным (не могло же оно взяться из ниоткуда), снималось лишь с небольшим усилием, и это было настоящим праздником. И от этого всего, разумеется, случались расстройства. И с возрастом - всё чаще не желудочного характера. Если она что-то видела, то это немедленно требовалось попробовать на зуб, никаких ритуальных обходов вокруг, и осмотров на предмет червячков, гнилости, побитости и нездоровости. Всё сию же минуту в рот. Можно себе представить, что туда попадало. Люди, чувства, события – всё это хваталось и немедленно поглощалось, иной раз в совершенно неудобоваримых и нежизнеспособных сочетаниях. Она мчалась с дикой скоростью. Всё переваривалось, выплёвывалось, выплакивалось, забывалось за следующим же поворотом. И к тридцати годам, пережив несколько серьёзных и легкомысленных отравлений, она оказалась окружённая глухим забором, с болячками во рту, с обожженным языком, с изрезанными руками, с язвой во всю душу и гастритом во всё сердце. Бежать было некуда, хватать было нечего, в памяти практически ничего не осталось.
Всё, что видела она теперь, либо было за забором - просматривалось только через щели, и являлось абсолютно недоступным; либо было в арене, но такого отвратительного качества, и омерзительного вида, что даже прикоснуться к этому было невозможно из-за подкатывающей к горлу брезгливости; либо было самим забором. Приехали, - подумала она, и постучала носком туфли в забор. Потом постучала – как в дверь – деликатно. Потом – как в дверь – нагло – тыльной стороной кулака. Никто ничего не открыл, разумеется. Более того, с той стороны даже не поинтересовались «кто там?». Отвратительные растения и плоды, казалось, гаденько ухмылялись и перешёптывались. Какая-то дрянь сладострастно впилась ей в ногу. Ногу она молча и спокойно высвободила, но дрянь запомнила. Постояв какое-то время в задумчивости и поозиравшись, решила методично обойти забор и подёргать каждую штакетину. - Или что это? – Силилась она вспомнить правильное слово. Забор был покрыт какой-то линялой голубой краской, лет, наверное, тридцать назад. За это время краска успела потрескаться, облупиться и зазубриться в острые края. Что-то ей этот цвет смутно напоминал, но что именно вспоминать не было времени. Обход загона не дал утешительных результатов. Никто из досок поддаваться не собирался, а только резал пальцы и занозил ладони. – Ну и как я сюда влетела? – Попыталась она применить мудрость, что выход там же, где и вход. Если вход тут и был, то он зарос всем этим сомнительным буйством так давно, что выходом являться категорически перестал. Пленница голубой арены занималась тем, что извлекала занозы иглой очень удачно оказавшейся на платье прабабушкиной броши и пыталась размышлять. Вынимать занозы получалось лучше. Руки нещадно саднили, и на выход стало откровенно плевать. Она ещё раз тоскливо окинула взглядом круг и посмотрела вверх. – Вот чего я летать-то не умею. Ну или хоть сквозь стены ходить. Ну что таращишься? – Это уже было обращено к какому-то жуткому то ли глазу, то ли бутону. То-ли-глаз нахально подмигнул. Она взвыла и запрокинула голову. Небо. Очень красивое. Очень высоко. Это просто шутка. – Догадалась она. – Нужно просто подождать. Ждать в этом гадюшнике не очень хотелось, но выбора не было, да и руки всё ещё ныли, болели и крайне медленно заживали. Она ещё раз обошла по кругу постукивая и присматриваясь, ни на что не надеясь, скорее для очистки совести. Насколько очистилась совесть – неизвестно, но забор остался незыблем. Она жутко устала и даже вспомнила, что давно не ела. Усевшись на более-менее приличный - как ей казалось - и безопасный участок травы, она обнаружила перед собой всё тот же то-ли-глаз. Он ехидно покачивался на стебле и беззастенчиво изучал гостью. Она закатила глаза и сделала гримаску. Глаз продолжал невозмутимо раскачиваться и безмолвствовал. Что даже порадовало заключённую: если бы тут ещё и растенья-глаза начали разговаривать, срочно пришлось бы искать врача, или ботаника, а толку их искать, если очевидно, что никого тут нет кроме неё. Так что пусть уж лучше молчит.
Проснувшись, она обнаружила, что арена вроде бы расширилась, а рядом лежал банан. – Я не ем бананы! - Банан подумал и пропал. – О чёрт. Нашла время выпендриваться. А есть ты что будешь? - Банан появился в том же месте. – А что, кроме бананов тут больше ничего не подают на завтрак?! - Банан исчез вновь. – Чудесно! Блуждающие заборы, мерцающие бананы. Чем ещё порадуете? – Доброе утро. – Голос был то ли механический, то ли не звучал в принципе, то ли с каждым звуком менял тембр и тональность. Она обернулась и воззрилась на глаз. – Ты всё же сделал это! Зачем? Зачем ты заговорил?! – Она снова посмотрела в небо и снова сделала гримаску. – Мне мало этого истеричного банана, который никак не определится – остаётся он или идёт к чёртовой матери, так ещё этот глаз всё же разговаривает! Я так и знала! – Тут у неё мелькнула кровожадная мысль. – И не думай, не получится. – Глаз ухмылялся, но интонации отсутствовали начисто. – Да кому ты нужен. Расти себе на здоровье. – Она вдруг ощутила какую-то немыслимую глобальную усталость. – Тебе надо поесть. – Она обернулась снова. – Какая чудесная мысль! Но я не могу пользоваться не серебряными приборами! Понимаете, в чём загвоздка?! И тут недостаточно тонкий фарфор! Понимаете?! И скатерть забыли накрахмалить! Это невыносимо! Я отказываюсь питаться в таких условиях! Если на скатерти нет перекрестного залома от утюга, я с неё не ем! Эти нововведения в этикет – попрание и возмутительно! Скатерть не должна быть без заутюженного перекрестья! И хлеб недостаточно равномерно и тонко намазан маслом. А этот сыр не подают на завтрак! – У тебя истерика. – Меланхолично заключил глаз. – Она или научалась распознавать, или придумывала себе сама его эмоции. – Да Вы просто образчик оригинального мышления! Какая наблюдательность! Какие сверкающие вершины интуиции! – И дело вовсе не в отсутствии завтрака - ты можешь неделями не есть. – Глаз не только болтливый, но и ясновидящий. – Всё же она очень, очень устала. А буря эмоций по поводу неуместных замечаний растения окончательно лишила её сил. Она улеглась на траву. Сверху навис глаз. Она уже смирилась с его обществом, он даже развлекал её, всё лучше, чем сидеть тут в полной тишине. – Так вот, дело не в отсутствии еды. Ты оказалась совершенно одна, в месте, которое тебя пугает, угнетает, ненавидит, и из него нет выхода. Ты никому не нужна. У тебя масса времени, способностей, талантов, возможностей, но ты никому не нужна. И выглядишь ты сейчас паршиво. – От такой наглости у неё потерялся дар речи и остаток сил. Через минуту она собралась, села обратно и в свою очередь нависла над бутоном. – Послушайте. Послушайте меня внимательно. – Из неё сочился такой яд, что белладонна в сравнении с ней стала просто трогательным колокольчиком, а борщевик – укропом-переростком. – Я бы на месте цветочка сомнительной внешности, который привязан к стеблю, а стеблем привязан к одному месту, с которого не в силах сдвинуться, и вынужден так провести всю свою жизнь, пока не засохнет, не стала бы делать подобных замечаний человеку, который хотя бы сам себе предоставлен и может передвигаться куда и когда ему заблагорассудится. – Натурально? – Глаз моргнул – что с ним случалось редко – и то ли ухмыльнулся, то ли мягко улыбнулся – она не поняла и решила, что сознание её мутится. – Валяй, передвигайся. – Он покачался из стороны в сторону и слегка подрос. – Ты ведь не желаешь находиться там, где ты сейчас находишься. Верно? И ты мне только что сообщила, что вольна и тра-та-та. Давай же, покажи мне. Окажись там, где тебе бы хотелось. – Дрянь какая. – Вместе с остатками сил она потеряла и самообладание. Впрочем, через минуту она уже снова спала.
Нетерпение делало её жизнь. Она совершенно не в состоянии была хоть немного подождать. Она дёргала всё недоспелым, зелёным, с чашелистиками, плодоножками, кусочками веток, стебельков и листиков. Если уж очень везло – кое-что дожидалось молочной спелости, видимо, ему удавалось каким-то чудом некоторое время оставаться незамеченным (не могло же оно взяться из ниоткуда), снималось лишь с небольшим усилием, и это было настоящим праздником. И от этого всего, разумеется, случались расстройства. И с возрастом - всё чаще не желудочного характера. Если она что-то видела, то это немедленно требовалось попробовать на зуб, никаких ритуальных обходов вокруг, и осмотров на предмет червячков, гнилости, побитости и нездоровости. Всё сию же минуту в рот. Можно себе представить, что туда попадало. Люди, чувства, события – всё это хваталось и немедленно поглощалось, иной раз в совершенно неудобоваримых и нежизнеспособных сочетаниях. Она мчалась с дикой скоростью. Всё переваривалось, выплёвывалось, выплакивалось, забывалось за следующим же поворотом. И к тридцати годам, пережив несколько серьёзных и легкомысленных отравлений, она оказалась окружённая глухим забором, с болячками во рту, с обожженным языком, с изрезанными руками, с язвой во всю душу и гастритом во всё сердце. Бежать было некуда, хватать было нечего, в памяти практически ничего не осталось.
Всё, что видела она теперь, либо было за забором - просматривалось только через щели, и являлось абсолютно недоступным; либо было в арене, но такого отвратительного качества, и омерзительного вида, что даже прикоснуться к этому было невозможно из-за подкатывающей к горлу брезгливости; либо было самим забором. Приехали, - подумала она, и постучала носком туфли в забор. Потом постучала – как в дверь – деликатно. Потом – как в дверь – нагло – тыльной стороной кулака. Никто ничего не открыл, разумеется. Более того, с той стороны даже не поинтересовались «кто там?». Отвратительные растения и плоды, казалось, гаденько ухмылялись и перешёптывались. Какая-то дрянь сладострастно впилась ей в ногу. Ногу она молча и спокойно высвободила, но дрянь запомнила. Постояв какое-то время в задумчивости и поозиравшись, решила методично обойти забор и подёргать каждую штакетину. - Или что это? – Силилась она вспомнить правильное слово. Забор был покрыт какой-то линялой голубой краской, лет, наверное, тридцать назад. За это время краска успела потрескаться, облупиться и зазубриться в острые края. Что-то ей этот цвет смутно напоминал, но что именно вспоминать не было времени. Обход загона не дал утешительных результатов. Никто из досок поддаваться не собирался, а только резал пальцы и занозил ладони. – Ну и как я сюда влетела? – Попыталась она применить мудрость, что выход там же, где и вход. Если вход тут и был, то он зарос всем этим сомнительным буйством так давно, что выходом являться категорически перестал. Пленница голубой арены занималась тем, что извлекала занозы иглой очень удачно оказавшейся на платье прабабушкиной броши и пыталась размышлять. Вынимать занозы получалось лучше. Руки нещадно саднили, и на выход стало откровенно плевать. Она ещё раз тоскливо окинула взглядом круг и посмотрела вверх. – Вот чего я летать-то не умею. Ну или хоть сквозь стены ходить. Ну что таращишься? – Это уже было обращено к какому-то жуткому то ли глазу, то ли бутону. То-ли-глаз нахально подмигнул. Она взвыла и запрокинула голову. Небо. Очень красивое. Очень высоко. Это просто шутка. – Догадалась она. – Нужно просто подождать. Ждать в этом гадюшнике не очень хотелось, но выбора не было, да и руки всё ещё ныли, болели и крайне медленно заживали. Она ещё раз обошла по кругу постукивая и присматриваясь, ни на что не надеясь, скорее для очистки совести. Насколько очистилась совесть – неизвестно, но забор остался незыблем. Она жутко устала и даже вспомнила, что давно не ела. Усевшись на более-менее приличный - как ей казалось - и безопасный участок травы, она обнаружила перед собой всё тот же то-ли-глаз. Он ехидно покачивался на стебле и беззастенчиво изучал гостью. Она закатила глаза и сделала гримаску. Глаз продолжал невозмутимо раскачиваться и безмолвствовал. Что даже порадовало заключённую: если бы тут ещё и растенья-глаза начали разговаривать, срочно пришлось бы искать врача, или ботаника, а толку их искать, если очевидно, что никого тут нет кроме неё. Так что пусть уж лучше молчит.
Проснувшись, она обнаружила, что арена вроде бы расширилась, а рядом лежал банан. – Я не ем бананы! - Банан подумал и пропал. – О чёрт. Нашла время выпендриваться. А есть ты что будешь? - Банан появился в том же месте. – А что, кроме бананов тут больше ничего не подают на завтрак?! - Банан исчез вновь. – Чудесно! Блуждающие заборы, мерцающие бананы. Чем ещё порадуете? – Доброе утро. – Голос был то ли механический, то ли не звучал в принципе, то ли с каждым звуком менял тембр и тональность. Она обернулась и воззрилась на глаз. – Ты всё же сделал это! Зачем? Зачем ты заговорил?! – Она снова посмотрела в небо и снова сделала гримаску. – Мне мало этого истеричного банана, который никак не определится – остаётся он или идёт к чёртовой матери, так ещё этот глаз всё же разговаривает! Я так и знала! – Тут у неё мелькнула кровожадная мысль. – И не думай, не получится. – Глаз ухмылялся, но интонации отсутствовали начисто. – Да кому ты нужен. Расти себе на здоровье. – Она вдруг ощутила какую-то немыслимую глобальную усталость. – Тебе надо поесть. – Она обернулась снова. – Какая чудесная мысль! Но я не могу пользоваться не серебряными приборами! Понимаете, в чём загвоздка?! И тут недостаточно тонкий фарфор! Понимаете?! И скатерть забыли накрахмалить! Это невыносимо! Я отказываюсь питаться в таких условиях! Если на скатерти нет перекрестного залома от утюга, я с неё не ем! Эти нововведения в этикет – попрание и возмутительно! Скатерть не должна быть без заутюженного перекрестья! И хлеб недостаточно равномерно и тонко намазан маслом. А этот сыр не подают на завтрак! – У тебя истерика. – Меланхолично заключил глаз. – Она или научалась распознавать, или придумывала себе сама его эмоции. – Да Вы просто образчик оригинального мышления! Какая наблюдательность! Какие сверкающие вершины интуиции! – И дело вовсе не в отсутствии завтрака - ты можешь неделями не есть. – Глаз не только болтливый, но и ясновидящий. – Всё же она очень, очень устала. А буря эмоций по поводу неуместных замечаний растения окончательно лишила её сил. Она улеглась на траву. Сверху навис глаз. Она уже смирилась с его обществом, он даже развлекал её, всё лучше, чем сидеть тут в полной тишине. – Так вот, дело не в отсутствии еды. Ты оказалась совершенно одна, в месте, которое тебя пугает, угнетает, ненавидит, и из него нет выхода. Ты никому не нужна. У тебя масса времени, способностей, талантов, возможностей, но ты никому не нужна. И выглядишь ты сейчас паршиво. – От такой наглости у неё потерялся дар речи и остаток сил. Через минуту она собралась, села обратно и в свою очередь нависла над бутоном. – Послушайте. Послушайте меня внимательно. – Из неё сочился такой яд, что белладонна в сравнении с ней стала просто трогательным колокольчиком, а борщевик – укропом-переростком. – Я бы на месте цветочка сомнительной внешности, который привязан к стеблю, а стеблем привязан к одному месту, с которого не в силах сдвинуться, и вынужден так провести всю свою жизнь, пока не засохнет, не стала бы делать подобных замечаний человеку, который хотя бы сам себе предоставлен и может передвигаться куда и когда ему заблагорассудится. – Натурально? – Глаз моргнул – что с ним случалось редко – и то ли ухмыльнулся, то ли мягко улыбнулся – она не поняла и решила, что сознание её мутится. – Валяй, передвигайся. – Он покачался из стороны в сторону и слегка подрос. – Ты ведь не желаешь находиться там, где ты сейчас находишься. Верно? И ты мне только что сообщила, что вольна и тра-та-та. Давай же, покажи мне. Окажись там, где тебе бы хотелось. – Дрянь какая. – Вместе с остатками сил она потеряла и самообладание. Впрочем, через минуту она уже снова спала.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2007-11-13 09:31 pm (UTC)А вообще меня занимает этот феномен - напишешь что-нибудь искреннее, стоящее (с твоей опять же точки зрения) - и ни одного каммента.. напишешь что-нить смешное - кто-нить что-нить черкнет. А спросишь глупость - завалят дискуссиями.. правда безвкусие - оно и в жж безвкусие, чего уж там ворчать на ночь глядя... )
no subject
Date: 2007-11-14 03:43 am (UTC)Это не конец рассказа:) И, как-то... не знаю, мне тут и не надо ни динамики, ни действий:) Это не художественная литература.
И потом, видимо, у нас разные представления о полноценных рассказах:))))
>> дерзайте, творите - это вопрос опыта.
Спасибо... Я уже лет 10 стараюсь. Видимо, плохо получается набираться опыта.
Этот же самый феномен занимает и меня с моим другом Серёжей (http://old-ashtray.livejournal.com):) Точнее, я расстраиваюсь, а он меня утешает именно теми словами, что написали и Вы.
>> напишешь что-нибудь искреннее, стоящее (с твоей опять же точки зрения) - и ни одного каммента.. напишешь что-нить смешное - кто-нить что-нить черкнет. А спросишь глупость - завалят дискуссиями.
Я не знаю, насколько это вот стоящее, но язык-то неплох, как мне кажется:) Хотя да, тут не закатывают друг другу истерик, не бьют посуды и не разбивают машин. Ни динамики, ничего тебе:))